Сделай так чтоб птицей отлетела а не завалилась как бревно
Обновлено: 18.05.2024
Вам и не снилось (сборник) (56 стр.)
Рахиль выздоравливала частями. Первой заработала рука. Однажды она взяла ручку и написала строчки:
Да не сокрушится дух мой прежде тела.
Господи! Тебе ведь все равно,
Сделай так, чтоб птицей отлетела,
А не завалилась, как бревно.
Она забыла напрочь, чьи слова писала рука, но пальцы держали ручку грамотно, крепко. Вечером она сумела сама налить себе заварку. Через какое-то время на виске завихрился подраставший волос. Правда, он был почему-то совсем седой, но поворот его, даже некая лихость были прежними, почти как в молодости. И волосы, будто услышав зов вожака, забуянили, завернулись в колечки, глядишь – и шапочка нарядила голову, ну и что, что седая! Теперь это называется платиной.
Рахиль потихоньку узнавала себя. Совсем забыла, какая у нее ямочка на подбородке, провела рукой – своя, родная, ни у кого такой: левая половинка подбородка чуть меньше правой. Но вот к письменному столу она не подходила. Те строчки, что она написала на вырванном листке телефонной книжки, были написаны стоя, на кухне. Главный же стол, рабочий, пугал и отталкивал. На нем всегда стояли цветы и фотографии, лежали камушки Коктебеля, железно-задумчиво сидела на пне сто лет живущая в доме печальная черная лиса. В ней было столько скорби, будто она просила прощения за всех лживых и коварных вертихвосток своего племени. Когда-то из-за этой железной лиски Рахиль отказалась от горжетки, которую ей хотела подарить тетка. У лисы-горжетки была хищная морда, и стеклянные глазки смотрели с такой лютой ненавистью, что возникал вопрос о посмертной жизни мехов и чучел, о странной профессии чучельника и скорняка: кто они в системе передачи информации в мире? Отказавшись от горжетки, Рахиль была отторгнута от дома тетки, а она, садясь работать, клала себе на колени лиску, чтоб забыть ту страшную меховую морду.
От Боженки регулярно приходили письма. Были они нежные, теплые, она просила Рахиль не торопиться с работой, а окрепнуть как следует.
"Разве я тороплюсь?" – спрашивала себя Рахиль. – И что она имеет в виду под работой? Я ведь уже варю суп и вытираю пыль. Вчера я сама влезла руками в рукава пальто. Очень странное ощущение отяжеления. Где это я слышала? "Стали руки мои, как ноги…"
Она тогда испытала ужас от желания как бы встать на четвереньки. "Господи! Тебе же все равно. Сделай так, чтоб птицей отлетела…" Это Елена Благинина, – вспомнилось. Собралась с духом. Ничего не случалось, все в порядке: просто я первый раз надела пальто. Оно у меня из старого тяжелого драпа, да еще и на подстежке.
Ее навещали подруги с кафедры, соседки. Они рассказывали ей о злых чеченах, которые все захватили на рынках, о каких-то маньяках, которые бьют негров, о девочках, которые небрежно шагают с крыш домов. Из всего этого ее интересовали только девочки. Она долго после этого плакала, и муж – она этого не знала – ввел в беседы посетителей цензуру. Разговоры пошли клубничные, золотисто-шелковые, но все почему-то быстро уходили.
Однажды она проснулась со словом "хватит". Слово было небольшое, из шести букв, она их посчитала, потому что каждая буква уверенно сидела на ней и требовательно на нее смотрела. Самая большая хватка была у буквы "х". Она просто держала ее за горло, не давила, но держала, сцепившись концами.
– Поняла! – сказала Рахиль, и буквы ссыпались с нее с легким таким бумажным треском. – Я все помню. Нечего меня побуждать к действию. Просто я хотела понять причину. Хотела, но не поняла, значит, так тому и быть…
В этот день она взяла том писем Чехова и стала читать навскидку.
"Хорош белый свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм. Вместо знаний – нахальство и самомнение паче меры, вместо труда – лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше "чести мундира"… Нет, она не этого сейчас хотела от Чехова. Сейчас она поищет. Но глаза смотрели именно в эти строчки, тысячу раз ею читанные и выписанные несчитово. Это ведь было дело ее жизни, как здесь черным по белому: "Работать надо, а все остальное к черту".
На защиту она пришла вся в белом. Цвет ей катастрофически не шел, он ее как бы стирал с лица земли. Но кто ж из женщин сказал бы ей эту правду? Продавщица в магазине среднедорогого уровня цокала вокруг Диты зубом – ах, мол, и ах. Тем более что костюмчик, что называется, сидел. Это была правда. Он просто был фатально не к лицу.
– Повесите бусы или брошь, а можно просто шарфик, любой подойдет, чтоб заискрило.
Ученые дамы про себя отметили блеклость провинциальной барышни, испытав легкое удовлетворение от некрасоты другой женщины. Всегда приятно, что кто-то хуже тебя выглядит. А это был бесспорный случай. И он совсем по другой логике – логике жалости – автоматически поднял шансы защиты. Нельзя же, чтоб у этой бедняжки все было плохо. Пусть она окажется хотя бы умной.
У Диты же было хорошее настроение. Отличные рецензии. Оппоненты сулят ей полную победу и даже приглашение в Москву. "Столице нужна живая кровь. Мы тут, простите за грубость, слегка усохли, а вы в глубинке еще идете в рост".
Все шло как по маслу. И голос не садился, и петуха не давал, и зал слушал хорошо. И на какой-то пятой или седьмой минуте она стала различать лица в зале.
В первом ряду сидели трое. Две женщины и мужчина. Одна из женщин сидела, опираясь на палочку. Кудрявая седая голова и дымчатые очки. Она ее не знала, но почему-то встревожилась – кто она, почему сидит так близко, или она ее все-таки знает?
– Сними очки, – прошептала Боженка Рахили. – Пусть она тебя увидит.
Это было трудно – снять очки. Пальцы были негнущиеся, а дужки не хотели уходить с места. Пришлось их грубо сдернуть, так что заломило в плече. Боже, какое бессилие и мука! Даже такая малость, как очки, тебя сильнее.
Дита почувствовала острый сырой запах. Какая же сволочь сказала ей, что эта тетка лежит недвижимо, что ее существование бесполезно и она уже никто и нигде? Вот она – кто и где, даже закудрявилась, и смотрит на Диту прямо. А другая тетка держит в руках брошюрку, ту самую, ею оприходованную. Через полчаса – или сколько там у нее осталось времени – будет позор, провал, разоблачение. Потому что справа – теперь-то все ясно – сидит иностранка-славистка из Мюнхена. И она тут сейчас главная. Она ее опрокинет навсегда.
У Диты хватило духу твердо дочитать реферат, выслушать довольно бурные аплодисменты, и ей хватило паузы между докладом и обсуждением, чтоб выскользнуть из зала практически незаметно. Через час она была уже у касс Казанского вокзала.
Она не видела переполоха от собственного исчезновения, не видела, как в большом кабинете скрылась комиссия, и эти две из первого ряда, как сличались постранично две работы, а какой-то въедливый оппонент нашел в работе Синицыной целые куски других мыслей, которые доказывали не только плагиат, а и оригинальность рассуждений диссертантки, которые она могла бы объяснить, не исчезни так странно.
– Надо поискать автора этих мыслей, – сказала Боженка. – Они действительно хороши, но вряд ли принадлежат этой авантюристке. Они ведь даже противоречат исследованию Бесчастных. Такая грубая, наглая компиляция разных мировоззрений.
Рахиль взяла свою работу и работу Диты, сказала, что попробует навести справки в Волгограде о гипотетической возможности существования другого автора.
Перерыв несколько затянулся, и следующего соискателя попросили выступить в темпе.
– Какая-то булгаковщина, – сказала одна ученая дама другой. – Тебе не кажется, что пахнет серой?
– Дерьмом пахнет, – ответила другая. – Летим в выгребную пропасть. Черт знает кто едет в Москву и получает защиту раньше всех, а оказывается – просто воровка. Интересно, у нее хоть десять классов есть?
Сделай так чтоб птицей отлетела а не завалилась как бревно
ЛЮБИМЫЕ ПОЭТЫ
Елена БЛАГИНИНА (1903—1989) — русская советская поэтесса и переводчица.
Ты, война, меня не повалишь.
Я из Ванек-встанек.
Ты мне хлеб сухой жевать велишь,
А я его как пряник.
Ты мне воду в ледяном ковше
С крутого овражку.
А вода всегда мне по душе.
Я её, как бражку.
Не шумят мои игрушки,
Тихо в комнате пустой.
А по маминой подушке
Луч крадется золотой…
Эти стихи о говорящем луче и девочке, оберегающей мамин сон, написала поэт Елена Благинина, которой не стало в самом конце 1980-х годов. Многие из нас были её современниками. Мало кто ныне знает, что помимо своих стихов для малышей, замечательно проникающих в детскую душу мудрой музыкой и нежной любовью к маленькому человеку, обживающему огромный мир, — Елена Александровна была удивительным лирическим поэтом, автором драгоценных, овеянных народным мирочувствованием, сборников «Окно в сад» и «Складень».
После выхода в 1966 году из печати «Окна в сад», Корней Чуковский писал Благининой: «…Давно я не слыхал Вашего чудесного народного бабьего голоса. Но теперь он прозвучал мне в Вашей книжке… Иногда подосадуешь на стилизацию, на чрезмерную виртуозность — и опять услышишь чистый голос, как молитва ребенка… Мне дороги все стихи, где Вы — "россиянка, солдатка, вдова“ — "в хлебе, в воде, в песне“…»
В 2015-м году, в Москве, крохотным тиражом в 500 экземпляров вышел благининский двухтомник, включивший в себя её «взрослые» стихотворения, письма, воспоминания, дневники.
Ветерки паутину качали,
Солнце падало полосой…
И заплакала я от печали
Перед этой милой красой.
Припади к Моему изголовью,
Истомлённые веки смежи,
Про солдатскую эту, про вдовью,
Материнскую скорбь расскажи.
Утолю Я тебя, упокою,
Все печали твои отпущу,
Срок придёт — прахом лёгким накрою,
Вешний цвет над тобою взращу.
И забудешь ты гул окаянный,
Бранный грохот небес и земли…
Высоко — над сосновой осанной
Облака золотые текли.
ДЕВОЧКА НА БУЛЬВАРЕ
Через верёвочку скакала,
Была невзрачна и мала,
Но так сверкала,
Так сверкала,
Как будто бабочка мелькала
И всё смыкала-размыкала
Свои воздушные крыла.
О ТЕХ, КОГО МНЕ ЖАЛЬ
Мне жаль суровых и надменных.
Пусть мир их сложен, пусть богат,
Они чудес обыкновенных
Не видят, видеть не хотят.
Им — хлеб не всласть,
Вода — не в милость,
Им ночь — не в отдых,
День — не в свет.
В них как бы радуга затмилась,
Весь пыл её сошёл на нет.
А мы, не мудрствуя лукаво,
Стоим на страже простоты,
Даря налево и направо
Житейской радости цветы.
Я не чураюсь старости,
Она не в тягость мне.
. Все дурости, все ярости
Остались в стороне.
Страстей лихое воинство
Рассеялось как дым.
А Честность и Достоинство
Присущи и седым.
Или в той беспредельности мрачной,
Что зовётся небытиём
Иль в травинке — простой и невзрачной
Над иссохшим от зноя ручьём.
Запишите мой голос. Быть может,
В тех далёких неведомых днях
Вашу память он робко встревожит
И напомнит о милых тенях.
Сделай так чтоб птицей отлетела а не завалилась как бревно
Родилась 14 (27) мая 1903 года в селе Яковлево (ныне Свердловский район Орловской области) в семье багажного кассира. В 1913—1922 годах училась в Курской Мариинской гимназии и Курском пединституте. В 1921 году уехала в Москву. Публиковала стихи с 1921 года, в 1925 году окончила ВЛХИ имени В. Я. Брюсова в Москве. Несколько лет работала в экспедиции газеты «Известия». Член СП СССР с 1938 года. Муж — поэт Оболдуев, Георгий Николаевич. Написала о нём воспоминания.
Умерла 24 апреля 1989 года в Москве. Похоронена рядом с мужем на Кобяковском кладбище (Голицыно,Одинцовский район, Московская область) — там находился писательский дом творчества.
Елена Благинина, в отличие от своего мужа, большого русского поэта Георгия Оболдуева, знакома всем как детская писательница, и совершенно неизвестна как незаурядный трагический поэт. Для меня эта ипостась любимой поэтессы, стихи которой знала назубок, потому что десятки раз были читаны детям, открылась только после знакомства с поэзий ее мужа.
Самое известное и знакомое с детства каждому стихотворение, написанное Еленой Александровной:
Мама спит, она устала…
Ну и я играть не стала!
Я волчка не завожу,
А уселась и сижу.
Не шумят мои игрушки,
Тихо в комнате пустой.
А по маминой подушке
Луч крадется золотой.
И сказала я лучу:
– Я тоже двигаться хочу!
Я бы многого хотела:
Вслух читать и мяч катать,
Я бы песенку пропела,
Я б могла похохотать,
Да мало ль я чего хочу!
Но мама спит, и я молчу.
Луч метнулся по стене,
А потом скользнул ко мне.
– Ничего, – шепнул он будто, –
Посидим и в тишине.
К сожалению, оба поэта, и Оболдуев, и Благинина, приходят к читателю в полном объеме только сегодня. Публикации их стихов стали явлением в русской поэзии с запоздавшей славой. В 2015 году вышел двухтомник «Елена Благинина. Стихи. Воспоминания. Письма. Дневники».
И живу я - Богом забытый,
Телефон молчит, как убитый,
И дверной звонок ни гу-гу.
Ах дом мой, пристанище Чуда,
Люблю твой высокий накал…
Здесь был понаслышке Иуда
И хлеб в солоницу макал.
Издание, которое Елена Александровна хотела бы, чтобы оно состоялось при жизни. Увы… Когда в шестидесятые годы она начала печатать взрослые стихи в сборниках «Окна в сад», «Складень» и другие, о ней тут же перестали говорить.
Её навсегда поместили в резервацию детских поэтесс, за ограду которой ей было заказано выходить. Поэтому неудивительно, что большинство знают Благинину не по этим стихам, которых как бы и нет, но которые точно отражают судьбу ее поэтического наследия:
Я вам прочту стихи, которых нет,
Которых даже не было в помине,
Которые не думают о славе,
И ничего не знают о наследстве,
Оставленном поэтами земле.
Они растут травой и стынут камнем,
И зреют хлебом, и текут водой,
И просто так живут со мною рядом,
Как горные чабанские собаки,
Бегущие за стадом дней вослед…
Я вам прочту стихи, которых нет.
Та же история случилась и с другим замечательным поэтом и переводчиком Борисом Заходером, которому отказывали печатать взрослые стихи с удивительной аргументацией: «Детский писатель не может писать для взрослых!» Но в прокрустово ложе детского поэта ни Заходер, ни Благинина не укладывались.
С Благининой произошло еще более страшное: неизвестны не только ее поздние и сокровенные стихи, написанные в лучших традициях классической русской поэзии, но и ее личная трагедия и далеко не благостная судьба.
Может это и смешное свойство,
Да никак его не изживешь:
Вечное, тугое беспокойство -
Вот ты повернешься и … уйдешь.
Так оно и сделалось! И что же?
Я хожу. Я говорю слова.
Я ложусь на прибранное ложе,
Сплю… И просыпаюсь…Я жива!
Когда пытаешься найти что-то интересное о Благининой, каждый раз натыкаешься на шаблонные тексты: где родилась, когда начала писать и печататься, когда умерла и где похоронена. Всё это так, но за этим стандартом не видно ни человека, ни личности. Только бесконечные ссылки на детские стихи, сказки, частушки, загадки, считалки, тараторки.
Как будто утверждается, что в творчестве Елены Александровны только это и имеет смысл, только это и надо читать и помнить, всё остальное – забыть или сделать вид, что другой Благининой не существовало никогда. А она жила, помнила и писала далеко не только благостные детские стихи, а вот такие - наполненные светлой печалью:
Деревья те, что мы любили,
Теперь срубили…
Цветы, которые мы рвали,
Давно увяли…
То пламя, что для нас горело,
Других согрело…
Сердца, что рядом с нами бились,
Остановились.
И только песня остаётся
И всё поётся,
всё поётся…
Удивительно, но ни она, ни Георгий Оболдуев, несмотря на тяжёлую жизнь и пережитые трагедии, не были противниками и борцами с советской властью, хотя видели и понимали, что происходит в стране. Они выстояли, не изменив ни себе, ни своим корням, ни своим принципам, в отличие от многих других поэтов и писателей.
Оба принимали жизнь с философской мудростью: она – мучительный, но драгоценный подарок судьбы, подарок, от которого не надо ждать большего, что он может дать. Какие бы исторические времена не стояли на дворе, тоска и мука здесь компенсируются радостью безделиц существования, чудом, присутствующим в каждой частичке бытия и возможностью творить.
Да не сокрушится дух мой прежде тела.
Господи! Тебе ведь все равно,
Сделай так, чтоб птицей отлетела,
А не завалилась, как бревно.
Г. Оболдуев и Е. Благинина – родом из Серебряного века, на обоих лежит его печать, и не только культурная, но и жизненная, не пощадившая никого, кто был рожден на переломе двух веков. Каждый вырабатывал свой защитный механизм и свой скафандр, спасавший от гибели, но одновременно и сковывающий движения. На каждом - трагический отсвет того времени.
Я привезла с собой на дачу
Овальный маленький портрет.
Сижу, гляжу и громко плачу
Над тем, кого уж с нами нет…
(«Овальный портрет»)
Другие сны слетятся к изголовью,
Умолкнут грозы в стынущей крови,
И то, что называли мы любовью,
Воспоминаньем станет о любви.
И отзовется жизнь иною мукой,
Иным вонзится в сердце остриём,
И то, что называли мы разлукой,
Быть может, страхом смерти назовём?
И только в час полночного молчанья,
Когда восстанут вдруг в проснувшейся крови
Все неисполненные обещанья,
Все росстани, все горести любви,
Мы встретим их мучительным рыданьем,
Обрадуемся, что еще живем,
И то, что называли мы страданьем,
Обыкновенной жизнью назовем.
Елена Благинина - необычный поэт. Во всех стихах, детских и взрослых, всегда, в каждом мгновении она показывает чудо жизни, умея заглянуть за пелену внешней заурядности и открыть волшебный мир красоты. В каждой птичке и букашке, в каждой веточке и травинке, в домашних хлопотах и заботах, в каждом времени года и суток, в каждой профессии и ремесле.
За детской простотой ее стихов угадывается стремление найти ответы на свои вопрошания в природе, в голосе, в звуке, в прошлом, во времени…. Борис Заходер как-то сказал, что поэтов детских не бывает, есть стихи для детей, но акцент - всегда на слове «стихи».
Елена Благинина – подтверждение этим словам. Она – глубоко религиозный человек, у которого дед был деревенским священником. От него она унаследовала не только благозвучную фамилию (от слова «Благо»), но и интерес к слову, которое она словно пробует на вкус и цвет.
А я их - на ощупь!
А я их - на вкус!
Как дерева брус
И как варева кус.
Как облака вечность,
Как яблока сочность,
Как формулы математической точность.
(Слова)
Дед научил ее читать и понимать божественную красоту, и выросла она на традициях русского народного фольклора, только потом приобщившись к литературной традиции. Отсюда у нее так много фольклоризмов, так много народности, мягкости, певучести, игривости, непосредственности и юмора.
Как у нашей дочки
Розовые щечки.
Как у нашей птички
Темные реснички.
Как у нашей крошки
Тепленькие ножки.
Как у нашей лапки
Ноготки царапки.
Елена Благинина, будучи детской писательницей, никогда не успокаивалась и не снимала сливки со своего успеха, как, например, делала та же Агния Барто. Она видела много горя, страдания знакомых и близких, знала о ГУЛАГе не понаслышке.
Отсюда – грусть и метафорически-ассоциативное отождествление себя с ненужным предметом («Лестница, которая никуда не ведет…), боль и печаль за того, кто готовился к празднику жизни, но нечаянно сделал что-то не то и оказался выброшенным на обочину жизни («Сорока-белобока»):
Что может быть грустней предмета,
Который вовсе ни к чему?
Вот лестница большая эта
В моём разрушенном дому.
Она не тронута разрывом
И даже не повреждена –
Движеньем лёгким и красивым
Вперёд и вверх устремлена.
Один, и два, и три пролёта,
И я стою, стою без сил,
Как будто очень страшный кто-то
Мой быстрый бег остановил.
Предметный мир в поэзии Елены Александровны - отправная точка, сигнал из иного мира, который наполняется ею сакральным смыслом. Здесь и предметы домашнего очага, и цветы, и ткани, и то, что составляет часть образа жизни человека, но при всём обилии предметов, о которых пишет Благинина, каждый образ лаконичен и служит лишь зерном для сюжета, который каждый может домыслить сам.
Опять продаются фиалки.
Я всё ещё, милый, жива!
А твой пиджачок на распялке —
Пустые висят рукава.
Вельветовый, в узенький рубчик.
На что он теперь, для кого?
Как было бы славно, голубчик,
Когда бы надел ты его.
Но радостью скромной такою
Утешиться нам не дано!
Ты больше весёлой рукою
Не стукнешь легонько в окно.
Ты мне письмеца не напишешь,
Родимою не назовёшь,
Земного дождя не услышишь
И песен о нём не споёшь.
Сделай так чтоб птицей отлетела а не завалилась как бревно
…Елена Благинина…
Да – чудесные детские стихи
(«Детпис» - детский писатель –
так подписывала она свои письма) .
…а эти строки (о себе) – «взрослые»
ВИЖУ САД
Требует высокого помина
Прошлое, всё дальше уходя…
Вижу сад и заросли жасмина
В отблесках рассвета и дождя.
Капли, уподобившись алмазам,
Чуть заденешь, льются наземь.
Этот ливень, золотой, зелёный,
Так и хлещет – кругом голова!
И стоишь ты некой сандрильоной
В страстном ожиданье волшебства.
Молода, по-своему прекрасна,
Таинству рассвета сопричастна.
…и очень сложная любовь к очень сложному человеку…
Стихи, которых нет
(Памяти Георгия Оболдуева)
И как серебряные блюдца
Под бегом яблок наливных,
Чужие жизни перельются
В мой жидкий и горячий стих.
Г. Оболдуев
Высоко неся голову,
А на меня не глядя,
Он вдруг сказал сухо и просто:
-Я люблю вас!
Эти слова упали мне под ноги,
И я пошла по ним,
Как по цветам –
Прямо навстречу вьюге,
Швыряющей колючим, седым серебром.
Прямо навстречу счастью
И беде…
…и такая «одна на всех» обычная жизнь обычной женщины
в не простое время – РОССИЯ, 20-й век…
(Елена Благинина «Дневники. Стихотворения. Воспоминания. Письма» - 2015
редактор Т. Николаевская)
Война
О нашем одиночестве забудут,
И меру скорби нашей не учтут.
А те, что любознательными будут,
Тяжелый том истории прочтут.
В нем встанут обобщенные событья,
Великих полководцев имена.
В нем будет общее кровопролитье
Под рубрикой «Священная война».
А где твоя и где моя утрата,
Где наша долго длившаяся ночь?
Ты потеряла мужа, сына, брата,
Я потеряла мужа, сына, дочь.
Но жизнь верна неодолимым силам,
И наша скорбь откликнется в веках
Поющей птицей и ребенком милым
У матери счастливой на руках.
И яблоневым августа настоем,
И молодостью свежей, как смола,
И старостью, украшенной покоем,
И хлебом изобильного стола.
"Зачем я впала в детство. "
Но оказывается, может произойти и такое: детский поэт вдруг откроется нам как "взрослый" и вновь станет родным, теперь уже навек.
Такое удивительное превращение детского стихотворца, почти полузабытого, в большого русского поэта происходит сегодня с Еленой Благининой. Издательство "Виртуальная галерея" выпустило двухтомник ее сочинений, подготовленный Татьяной Николаевской с помощью семьи Благининых, а также сотрудников архивов и музеев Москвы и Орла. В нем не только исповедь сотканной из противоречий женской души, но и история России ХХ века, увиденная глазами талантливого, страдающего и влюбленного человека.
Отец Алены Благининой служил багажным кассиром на станции Московско-Курской железной дороги и успел очень многое дать своим двум дочерям и трем сыновьям: выписывал для них детские журналы, устраивал домашний театр.
Летом детьми занимался дедушка по материнской линии, сельский дьякон. Второй дед жил в Орле и служил извозчичьим старостой. "Орел! Для меня это то, что называется детством. Это само очарование жизни. Орел моего детства населяли простодушные и чистые люди. Никому не приходило в голову отказать человеку в ночлеге или в куске хлеба. "
Когда Орел освободили от фашистов, Благинина сразу бросилась туда - взглянуть на родной город. Орла она не узнала - так он был разрушен.
После окончания Мариинской казенной гимназии Алена поступила в Курский институт народного образования. Учителем не стала, но традиции отечественного учительства помогли ей стать поэтом, очень близким и понятным детям. Елена Александровна умела и любила читать стихи и объехала сотни детских садов и школ от Москвы до Владивостока. С детьми она чувствовала себя свободнее, чем со взрослой аудиторией.
В середине 1930-х работала в журнале "Затейник". Поддерживала письмами и посылками друзей - арестованных, сосланных. "Наше призвание - оставаться людьми", - говорила она.
В 1941 году в Кирове, куда эвакуировали Детгиз, чудом вышло две книжки Благининой: "Подарок" и "Петрушка на крыше". Сама она оказалась в Красноуфимске со стариками-родителями на руках. Война отняла у нее брата, муж был на фронте.
Вернувшись в Москву в 1944-м, Благинина вела радиожурнал для детей, но его быстро закрыли.
Вернемся к двухтомнику Елены Благининой. Тираж его, увы, нищенский - 500 экземпляров. В первый том вошли стихотворения, воспоминания, письма Елены Александровны, а во второй том - ее дневники. В оформлении этих книг нет ничего броского и роскошного, но они очень хороши собой, представляя Елену Благинину в том ровном и тихом свете, который она так любила.
У ее мамы была фамилия Солнышкина. Солнышко - оно ведь никогда не жжет, не палит, оно кротко светит и ласково греет.
Из стихов Елены БлагининойДевочка на бульваре
Через веревочку скакала,
Была невзрачна и мала,
Но так сверкала,
Так сверкала,
Как будто бабочка мелькала
И все смыкала-размыкала
Свои воздушные крыла.
О тех, кого мне жаль
Мне жаль суровых и надменных.
Пусть мир их сложен, пусть богат,
Они чудес обыкновенных
Не видят, видеть не хотят.
Им - хлеб не всласть,
Вода - не в милость,
Им ночь - не в отдых,
День - не в свет.
В них как бы радуга затмилась,
Весь пыл ее сошел на нет.
А мы, не мудрствуя лукаво,
Стоим на страже простоты,
Даря налево и направо
Житейской радости цветы.
Не обижайте стариков,
Не унижайте, не стращайте,
Их горький век не сокращайте
Из-за постыдных пустяков.
Не обижайте стариков!
Да не сокрушится дух мой прежде тела!
Господи! Тебе ведь все равно!
Сделай так, чтоб птицей отлетела,
А не завалилась, как бревно.
Memento mori
Я не чураюсь старости,
Она не в тягость мне.
. Все дурости, все ярости
Остались в стороне.
Страстей лихое воинство
Рассеялось как дым.
А Честность и Достоинство
Присущи и седым.
Все спешности, все скорости
Далеко позади.
А болести да хворости
Ненадолго, поди?!
Моим племянникам
Запишите мой голос на пленку!
Вдруг в две тысячи третьем году
Вы услышите тетку Аленку,
Та, что будет в раю иль в аду.
Или в той беспредельности мрачной,
Что зовется небытиём
Иль в травинке - простой и невзрачной
Над иссохшим от зноя ручьем.
Запишите мой голос. Быть может,
В тех далеких неведомых днях
Вашу память он робко встревожит
И напомнит о милых тенях.
Из письмаГенриху Эйхлеру, 31 января 1950 года
У меня даже нет рабочего места, нет закутка, где я могла бы спокойно и свободно расположиться. Нет достаточного времени, которое я могла бы отдать любимому труду. В семье все болеют, то уезжают, то приезжают, то просто суетятся в житейщине. Я прошу Вас, мой любимый друг, не рассматривать моего письма как жалобу. Нет! Жизнь моя полна, интересна и, как всякая жизнь, печальна. Я каждое утро радуюсь, вставая навстречу дню.
Я поставила себе целью спокойное достоинство, любовь и твердость, и терпение. А когда есть у человека внутренний кодекс, что ему страшно.
О себеПисать стихи для детей мне нравилось. С тоскливым недоумением я выслушивала разговоры о том, что почему-де не пишу настоящих стихов, зачем я впала в детство, зачем не работаю над монументальными вещами. Мне казалось, более того - я была уверена, что делаю настоящее.
Елена Благинина - необычный поэт
Елена Благинина — необычный поэт. Во всех стихах, детских и взрослых, всегда, в каждом мгновении она показывает чудо жизни, умея заглянуть за пелену внешней заурядности и открыть волшебный мир красоты. В каждой птичке и букашке, в каждой веточке и травинке, в домашних хлопотах и заботах, в каждом времени года и суток, в каждой профессии и ремесле.
Елена Александровна Благинина (1903-1989), уроженка орловской деревни,
не сразу поняла, что родилась поэтом.
Она была дочерью багажного кассира на станции Курск-I, внучкой священника и от него она унаследовала не только благозвучную фамилию (от слова «Благо»), но и интерес к слову.
А я их — на ощупь!
А я их — на вкус!
Как дерева брус
И как варева кус.
Как облака вечность,
Как яблока сочность,
Как формулы математической точность.
(Слова)
Дед научил ее читать и понимать божественную красоту, и выросла она на традициях русского народного фольклора, только потом приобщившись к литературной традиции. Отсюда у нее так много фольклоризмов, так много народности, мягкости, певучести, игривости, непосредственности и юмора.
Как у нашей дочки
Розовые щечки.
Как у нашей птички
Темные реснички.
Как у нашей крошки
Тепленькие ножки.
Как у нашей лапки
Ноготки царапки.
Девочка собиралась стать учительницей. Каждый день, в любую погоду, в самодельных башмаках на веревочной подошве шла она за семь километров от дома в Курский педагогический институт. Но желание писать оказалось сильнее, и тогда же, в годы студенчества, в альманахе курских поэтов появились первые лирические стихи Елены Александровны.
Потом она поступила в Высший литературно-художественный институт в Москве, которым руководил поэт Валерий Брюсов.
В детскую литературу Елена Александровна пришла в начале 30-х годов.
Именно тогда на страницах журнала «Мурзилка», где печатались такие поэты, как Маршак, Барто, Михалков, появилось новое имя — Е. Благинина. «Ребята любили и её, и её стихи — прелестные стихи о том, что близко и дорого детям: про ветер, про дождик, про радугу, про берёзки, про яблоки, про сад и огород и, конечно, про самих детей, про их радости и горести», — вспоминает литературовед Е. Таратута, работавшая тогда в библиотеке, где авторы «Мурзилки» выступали перед маленькими читателями.
За детской простотой ее стихов угадывается стремление найти ответы на свои вопрошания в природе, в голосе, в звуке, в прошлом, во времени…. Борис Заходер как-то сказал, что поэтов детских не бывает, есть стихи для детей, но акцент — всегда на слове «стихи».
Как прохладно в чаще еловой!
Я цветы в охапке несу…
Одуванчик белоголовый,
Хорошо ли тебе в лесу?
Ты растёшь на самой опушке,
Ты стоишь на самой жаре.
Над тобой кукуют кукушки,
Соловьи поют на заре.
И гуляет ветер душистый,
И роняет листья в траву…
Одуванчик, цветок пушистый,
Я тебя тихонько сорву.
Я сорву тебя, милый, можно?
И потом отнесу домой.
…Ветер дунул неосторожно — Облетел одуванчик мой.
Посмотрите, вьюга какая
В середине жаркого дня!
И летят пушинки, сверкая,
На цветы, на траву, на меня…
За журнальными публикациями последовали книги. В 1936 г. почти одновременно вышли поэма «Садко» и сборник «Осень». Потом было много других книг: Елена Александровна прожила долгую жизнь и работала постоянно. Она писала стихи, искрящиеся юмором, «дразнилки», «считалки», «скороговорки», песенки, сказки. Но больше всего у неё стихов лирических. Работала она и над переводами, знакомила ребят с поэзией Тараса Шевченко, Марии Конопницкой, Юлиана Тувима, Льва Квитко. Лучшее из всего созданного Еленой Благининой вошло в сборники «Журавушка» (1973, 1983, 1988), «Улетают-улетели» (1983), «Гори-гори ясно!» (1990). Последний появился, когда Елены Александровны уже не было в живых- в 1989 г.
Елена Благинина, в отличие от своего мужа, большого русского поэта Георгия Оболдуева, знакома всем как детская писательница, и совершенно неизвестна как незаурядный трагический поэт.
К сожалению, оба поэта, и Оболдуев, и Благинина, приходят к читателю в полном объеме только сегодня. Публикации их стихов стали явлением в русской поэзии с запоздавшей славой. В 2015 году вышел двухтомник «Елена Благинина. Стихи. Воспоминания. Письма. Дневники».
И живу я — Богом забытый,
Телефон молчит, как убитый,
И дверной звонок ни гу-гу.
Ах дом мой, пристанище Чуда,
Люблю твой высокий накал…
Здесь был понаслышке Иуда
И хлеб в солоницу макал.
Я вам прочту стихи, которых нет,
Которых даже не было в помине,
Которые не думают о славе,
И ничего не знают о наследстве,
Оставленном поэтами земле.
Они растут травой и стынут камнем,
И зреют хлебом, и текут водой,
И просто так живут со мною рядом,
Как горные чабанские собаки,
Бегущие за стадом дней вослед…
Я вам прочту стихи, которых нет.
Да не сокрушится дух мой прежде тела.
Господи! Тебе ведь все равно,
Сделай так, чтоб птицей отлетела,
А не завалилась, как бревно.
Г. Оболдуев и Е. Благинина – родом из Серебряного века, на обоих лежит его печать, и не только культурная, но и жизненная, не пощадившая никого, кто был рожден на переломе двух веков. Каждый вырабатывал свой защитный механизм и свой скафандр, спасавший от гибели, но одновременно и сковывающий движения. На каждом — трагический отсвет того времени.
Другие сны слетятся к изголовью,
Умолкнут грозы в стынущей крови,
И то, что называли мы любовью,
Воспоминаньем станет о любви.
И отзовется жизнь иною мукой,
Иным вонзится в сердце остриём,
И то, что называли мы разлукой,
Быть может, страхом смерти назовём?
И только в час полночного молчанья,
Когда восстанут вдруг в проснувшейся крови
Все неисполненные обещанья,
Все росстани, все горести любви,
Мы встретим их мучительным рыданьем,
Обрадуемся, что еще живем,
И то, что называли мы страданьем,
Обыкновенной жизнью назовем…
Она любила проснуться на заре. Елена Благинина. 27 мая
Текст: Дмитрий Шеваров
Фото из архива автора
После войны Благинина жила в каком-то сарайчике в Переделкине. Осенью 1945 года по дороге на станцию она встретила Бориса Пастернака. Он шел с авоськой, вспоминала Елена Александровна, а в авоське - паек. «Поздоровались, перекинулись незначительностями и разошлись. И вдруг он окликнул меня: «Елена Александровна!»
Оборачиваюсь. Улыбается мягко, глаза грустные.
- Очень хотел бы, дорогая, чтобы вам было хорошо.
А я чуть не навзрыд:
- Боже мой, вы все понимаете? Да?
И он пошел. Гляжу ему вслед, а штаны у него в заплатах, авоська мотается в руке. Залезла в кусты и заревела от скорби и счастья.
Хотела навестить его после, да так и не решилась: испытывала какой-то трепет и не могла. »
Я помню человека, который звал ее Леной. Точнее - Леночкой.
Евгения Александровна Таратута (литературный критик и редактор, абсолютный авторитет в области отечественной детской литературы) рассказывала мне:
«- Меня с Леночкой познакомил… «Мурзилка». В 1933 году я работала в детской библиотеке. Однажды редактор «Мурзилки» привез к нам авторов журнала и среди них - Леночку Благинину. Она читала детям стихи про ветер, про яблоки, про радугу. Мы сразу подружились. В 37-м году всю нашу семью выслали в Сибирь. Спустя два года я не выдержала и сбежала из Тобольска в Москву. Наша квартира была занята сотрудниками НКВД, и Леночка приютила меня, а потом и трех моих братьев, в своей комнате в коммуналке на Кузнецком Мосту. Весной 40-го года она подарила мне картонку с вербочкой и стихами:
Расти, Таратута,
Без лишних затей.
Эмблема уюта,
Эмблема детей!
Квартиру нам вернули накануне войны, но зимой 1943-го Леночка вновь приютила меня - наша комната была занята людьми из разбитого бомбой дома. В августе 1950-го меня арестовали и приговорили к 15 годам лагерей. Многие тогда отшатнулись от нашей семьи, а Леночка еще больше стала помогать моим. На Новый год она принесла моей дочке подарки и книжку с многообещающим названием «На приволье». Когда в 1954-м меня реабилитировали и я вернулась домой, Леночка Благинина первой прибежала к нам. Как хорошо она написала мне на одном из своих сборников: «Старому верному другу - Жене Таратуте - любящая Лена». Сама она жила трудно. Муж, поэт Егор Оболдуев, отсидев в лагере, рано умер, так и не увидев своих стихов в печати.
Первая книга для взрослых вышла у Лены, когда ей было уже шестьдесят три года.
Она много и тяжело болела. Но вокруг нее всегда были люди, свет, радость. По четверг она собирала у себя друзей и встречала их пирогами. Мы читали стихи, слушали музыку. »
После нашей прошлогодней публикации о Елене Александровне я получил письмо с Урала от Бориса Семеновича Вайсберга, который знал и Благинину, и Таратуту: «С огромным волнением читал и перечитывал «Календарь поэзии» о Благининой. Всё-то мне близко и дорого в этом материале! И сама Елена Александровна. Я бывал у неё в московской квартире. "Я ещё и рюмочку могу пропустить!" - задорно говорила она. И мы поднимали тосты - за её здоровье, поминали её любимого друга и моего учителя литературы Генриха Эйхлера.
Генрих Леопольдович до войны был одним из руководителей Детиздата. Он был душой этого издательства. Там они и познакомились: Благинина, Таратута и Эйхлер.
В начале войны Генриха сослали в Казахстан, и так я оказался среди его учеников в карагандинской школе № 3 имени Крылова. Он преподавал у нас литературу в старших классах. Пробыв двенадцать лет в ссылке, умер в Караганде в 1953 году. Когда много лет спустя я стал разбирать его архив, то увидел множество писем от Елены Благининой. Я загорелся идеей их опубликовать и позвонил Елене Александровне. Подумав, она очень тихим голосом сказала: «Не сейчас, потом, мой дорогой…» Незадолго до своего ухода она разрешила публикацию, и сейчас я шлю вам новое издание* этих писем. А вот строки из стихотворения, которое Благинина посвятила моему учителю:
Случается, денек взойдет ненастный,
А дождика все нет.
И простоит до вечера прекрасный
Неяркий свет.
Мне солнечных милее и дороже
Такие дни.
Не потому ль, что на тебя похожи,
Мой друг, они. »
*Елена Благинина. «Борят мя страсти мнози. » Письма к Г. Эйхлеру. Составитель Борис Вайсберг. Екатеринбург, издание газеты «Штерн», 2017.
Из переписки с Генрихом Эйхлером
«Светлая тяжесть дружбы. »
10 февраля 1938
На мои плечи вместе с горем ложится светлая тяжесть дружбы, прекрасная, драгоценная наша тяжесть. Эта зима была чрезвычайно показательна. Какой поток высоких человеческих чувств выдержала моя убогая конура в переулке Александра Невского! Стены ее прокурены донельзя, проговорены, пропитаны стихами, поцелуями, крепкими пожатиями рук. Я плачу от радости сейчас, когда пишу эти строки, потому что я счастлива, что видела много такого, о чем другие только мечтают.
2 декабря 1938
Горе человеческое велико. Вы правы. И еще горше делается от нарастающего, совершенно катастрофического мирового коловращения. Но наше призвание - оставаться людьми в самом высоком и чистом значении этого слова. И ничто нас тогда не устрашит.
19 сентября 1939
Я влюбилась в черного котенка, кормлю его и нежу. И он, полубеспризорный, так признателен, что вытягивает лапы от удовольствия. Генрих! Простите за пустяки. уверяю Вас, что все, чем мы так горько живем, полно смысла.
1 марта 1943
А время идет, денег нет совершенно, и я на старости лет даже немножко приуныла, чего со мной никогда не бывало. Думаю, что это пройдет. Главное — вернуть равновесие душевное, а остальное приложится. Мучают лиловые, распухшие, всегда ледяные руки.
Письмо Ваше доставило мне огромную радость И все-таки мы увидимся, я совершенно не сомневаюсь в этом. Пусть факты вещь суровая, а жизнь часто похожа на чудо.
Сделай так чтоб птицей отлетела а не завалилась как бревно
Я вам прочту стихи, которых нет,
Которых даже не было в помине,
Которые не думают о славе,
И ничего не знают о наследстве,
Оставленном поэтами земле.
Они растут травой и стынут камнем,
И зреют хлебом, и текут водой,
И просто так живут со мною рядом,
Как горные чабанские собаки,
Бегущие за стадом дней вослед…
Я вам прочту стихи, которых нет.
\\\
Может это и смешное свойство,
Да никак его не изживешь:
Вечное, тугое беспокойство -
Вот ты повернешься и … уйдешь.
Так оно и сделалось! И что же?
Я хожу. Я говорю слова.
Я ложусь на прибранное ложе,
Сплю… И просыпаюсь…Я жива!
\\\
Деревья те, что мы любили,
Теперь срубили…
Цветы, которые мы рвали,
Давно увяли…
То пламя, что для нас горело,
Других согрело…
Сердца, что рядом с нами бились,
Остановились.
И только песня остаётся
И всё поётся,
всё поётся…
\\\
Да не сокрушится дух мой прежде тела.
Господи! Тебе ведь все равно,
Сделай так, чтоб птицей отлетела,
А не завалилась, как бревно.
\\\
Я привезла с собой на дачу
Овальный маленький портрет.
Сижу, гляжу и громко плачу
Над тем, кого уж с нами нет…
(«Овальный портрет»)
****
Другие сны слетятся к изголовью,
Умолкнут грозы в стынущей крови,
И то, что называли мы любовью,
Воспоминаньем станет о любви.
И отзовется жизнь иною мукой,
Иным вонзится в сердце остриём,
И то, что называли мы разлукой,
Быть может, страхом смерти назовём?
И только в час полночного молчанья,
Когда восстанут вдруг в проснувшейся крови
Все неисполненные обещанья,
Все росстани, все горести любви,
Мы встретим их мучительным рыданьем,
Обрадуемся, что еще живем,
И то, что называли мы страданьем,
Обыкновенной жизнью назовем.
\\\
Опять продаются фиалки.
Я всё ещё, милый, жива!
А твой пиджачок на распялке —
Пустые висят рукава.
Вельветовый, в узенький рубчик.
На что он теперь, для кого?
Как было бы славно, голубчик,
Когда бы надел ты его.
Но радостью скромной такою
Утешиться нам не дано!
Ты больше весёлой рукою
Не стукнешь легонько в окно.
Ты мне письмеца не напишешь,
Родимою не назовёшь,
Земного дождя не услышишь
И песен о нём не споёшь.
***
. А все-таки и я побушевала:
Простым крестом
по снегу вышивала.
Месила тесто
теплых пашен вешних.
Нагим лучом лежала на скворешнях.
И прыгала синицей над криницей.
И августовской прядала зарницей.
Росла чертополохом и крапивой.
Прикидывалась то ручьем, то ивой.
То рыжиком морковно-серебристым
Под небом остывающим и чистым.
Потом еще метелицей блистала.
Потом устала. И меня не стало.
От Тина Гай
Стихи Елена Благинина
Читайте также: