Дробится рваный цоколь монумента
Обновлено: 18.05.2024
О чём думал поэт Александр Твардовский, глядя, как разрушают памятник Сталину?
13 апреля 1962 года Александр Твардовский, любимый советским народом автор «Василия Тёркина», снова находился на лечении в барвихинском санатории. Ещё 4 марта 1962 года в его записной книжке появилась горько-ироничная запись: «Снова здесь, в обители моих душевных покаяний, порывистых усилий труда и приобщения к современной «элите», которого я бы без того не знал никогда так». Знаком был Твардовскому и простой быт сельского жителя, и походная жизнь фронтового корреспондента, и шумная суета редакций… А теперь вот – тишина санатория, комфорт «элиты» ( в кавычки слово берёт сам Твардовский, выражая к словечку явную иронию…)
А.Т.Твардовский. 1910-1971. А.Т.Твардовский. 1910-1971.Возвращаясь в свою новую «обитель душевных покаяний» с прогулки через парк, Твардовский увидел, как рабочие « работали на разборке цоколя и фундамента, где ещё недавно стоял небольшой, мальчиковых размеров, Сталин в погонах и с каким-то свитком в одной руке». Это цитата из записной книжки Твардовского…
Пришла эпоха Хрущёва – новый «вождь» торопился выветрить из головы своих «подданных» память о своём предшественнике…
Дальше в записной книжке Твардовского просто идёт запись стихотворения, которое не мешало бы знать всем тем политическим деятелям, которые торопятся воздвигать памятники новым «героям эпохи» или разрушать старые монументы…
Стихотворение честного поэта-гражданина, человека, умудрённого опытом жизни и войны, философа, видящего не только узкий «текущий момент», но и то, что скрывается вдали…
Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор отменного цемента
Рассчитан был на тысячи веков.
Пришло так быстро время пересчёта,
И так нагляден памятный урок:
Чрезмерная о вечности забота –
Труда неблагодарного залог.
Но как сцепились намертво каменья –
Разнять их силой – выдать семь потов.
Чрезмерная забота о забвеньи
Она таких достойна ли трудов.
Всё, что бывает сделано руками,
Рукам под силу обратить на слом.
Но дело в том, что камень – только камень –
Ни славы нашей, ни бесславья в нём.
Это было записано поэтом прямо с ходу, под воздействием мысли и чувства, потом Твардовский поправил некоторые строчки, сделав их ещё более точными и выразительными, заострив мысль стихотворения.
Давайте ещё раз прочитаем «урок Твардовского» в окончательном варианте. И запомним. Поправки я выделила курсивом…
Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор отборного цемента
Рассчитан был на тысячи веков.
Пришло так быстро время пересчёта,
И так нагляден нынешний урок:
Чрезмерная о вечности забота –
Она, по справедливости, не впрок .
Но как сцепились намертво каменья,
Разъять их силой – выдать семь потов.
Чрезмерная забота о забвенье
Немалых тоже требует трудов.
Всё, что на свете сделано руками,
Рукам под силу обратить на слом.
Что сам собою камень, –
Он не бывает ни добром, ни злом.
Удивительным образом я наткнулась сегодня на это стихотворение, перелистывая сборник любимого поэта. Остановилась на стихотворении, потому что как раз вчера в очередной раз читала о фальсификаторах истории. Сразу поняла: речь в этих строчках идёт о памятнике Сталину. Залезла в Интернет, проверила: так и есть. Нашла в записных книжках Твардовского дату: 13 апреля 1962 года.
Как раз сегодня 13 апреля! Вот только год другой…
Но, может, стоит снова повторить – нет, не урок Твардовского, а уроки Истории… Разрушали в тридцатые годы храмы, потом памятники революционерам крушили… Что это получается: «око за око, зуб за зуб»? А может быть, запретить разрушать? И не только памятники, но и саму историческую память. Когда вчера, в день космонавтики, я увидела подретушированные фотографии первого советского космонавта без надписи «СССР» на шлеме, я была потрясена… Вот вам, бабушка, и Юрьев день… Скажете, какая связь между ретушированием фотографии Юрия Гагарина и стихотворением Твардовского? Так вы же видите, связь прямая… Оказывается, можно и памятники рушить, и надписи стирать.
Вот уже и надписи "СССР" на шлеме нет. Оказывается, можно и памятники рушить, и надписи стирать. Вот уже и надписи "СССР" на шлеме нет. Оказывается, можно и памятники рушить, и надписи стирать. Один и тот же советский космонавт Юрий Гагарин. Один и тот же шлем. Один и тот же советский космонавт Юрий Гагарин. Один и тот же шлем.Стремления возвеличить кого-то при жизни или ниспровергнуть после смерти выглядят не просто смешными – это преступные стремления… Нелепый энтузиазм и «прославителей», и «ниспровергателей» оборачивается тем, что история становится пятнистой, только не белые пятна в ней, а чёрные дыры… «Неудобные» памятники или фотографии разрушаются, уничтожаются, но ведь правда рано или поздно всё равно всплывает… И в стихотворении Твардовского видим, что лидеры страны, возглавившие борьбу с камнем, не учли того, что для воспоминаний не нужны монументы… Народ потом разберётся: одних прославит, других проклянёт. Без всяких памятников и ретушированных фото…
А ещё я задумалась, как часто под словами «восстановление исторической справедливости» скрывается откровенная политика и стремление навязать народу свои идеалы… Убрать памятники революционерам, поставить памятники новым «вождям» и последнему русскому императору – и можно жить спокойно? И быть уверенным, что новые поколения будут чтить эти памятники? А может, они тоже поставят свои… Например, какому-нибудь «герою» звёздных войн, обративших в рабство нашу планету…
Дробится рваный цоколь монумента
«Дробится рваный цоколь монумента…»
Дробится рваный цоколь монумента,
Взвывает сталь отбойных молотков.
Крутой раствор особого цемента
Рассчитан был на тысячи веков.
Пришло так быстро время пересчета,
И так нагляден нынешний урок:
Чрезмерная о вечности забота —
Она, по справедливости, не впрок.
Но как сцепились намертво каменья,
Разъять их силой — выдать семь потов.
Чрезмерная забота о забвенье
Немалых тоже требует трудов.
Все, что на свете сделано руками,
Рукам под силу обратить на слом.
Но дело в том,
Что сам собою камень, —
Он не бывает ни добром, ни злом.
«Мне сладок был тот шум сонливый…»
Мне сладок был тот шум сонливый
И неусыпный полевой,
Когда в июне, до налива,
Смыкалась рожь над головой.
И трогал душу по-другому, —
Хоть с детства слух к нему привык, —
Невнятный говор или гомон
В вершинах сосен вековых.
Но эти памятные шумы —
Иной порой, в краю другом —
Как будто отзвук давней думы,
Мне в шуме слышались морском.
Распознавалась та же мера
И тоны музыки земной…
Все это жизнь моя шумела,
Что вся была еще за мной.
И все, что мне тогда вещала,
Что обещала мне она,
Я слышать вновь готов сначала,
Как песню, даром что грустна.
«Посаженные дедом деревца…»
Посаженные дедом деревца,
Как сверстники твои, вступали в силу
И пережили твоего отца,
И твоему еще предстанут сыну
Деревьями.
То в дымке снеговой,
То в пух весенний только что одеты,
То полной прошумят ему листвой,
Уже повеяв ранней грустью лета…
Ровесниками века становясь,
В любом от наших судеб отдаленье,
Они для нас ведут безмолвно связь
От одного к другому поколенью.
Им три-четыре наших жизни жить.
А там другие сменят их посадки.
И дальше связь пойдет в таком порядке…
Ты не в восторге?
Сроки наши кратки?
Ты что иное мог бы предложить?
«Все сроки кратки в этом мире…»
Все сроки кратки в этом мире,
Все превращенья — на лету.
Сирень в году дня три-четыре,
От силы пять кипит в цвету.
Но побуревшее соцветье
Сменяя кистью семенной,
Она, сирень, еще весной —
Уже в своем дремотном лете.
И даже свежий блеск в росе
Листвы, еще не запыленной,
Сродни той мертвенной красе,
Что у листвы вечнозеленой.
Она в свою уходит тень.
И только, пета-перепета,
В иных стихах она все лето
Бушует будто бы, сирень.
«Как неприютно этим соснам в парке…»
Как неприютно этим соснам в парке,
Что здесь расчерчен, в их родных местах,
Там-сям, вразброс, лесные перестарки,
Стоят они — ни дома, ни в гостях,
Прогонистые, выросшие в чаще,
Стоят они, наружу голизной,
Под зимней стужей и жарой палящей
Защиты лишены своей лесной.
Как стертые метелки, их верхушки
Редеют в небе над стволом нагим.
Иные похилились друг ко дружке,
И вновь уже не выпрямиться им…
Еще они, былую вспомнив пору,
Под ветром вдруг застонут, заскрипят,
Торжественную песнь родного бора
Затянут вразнобой и невпопад.
И оборвут, постанывая тихо,
Как пьяные, мыча без голосов…
Но чуток сон сердечников и психов
За окнами больничных корпусов.
«Как глубоко ни вбиты сваи…»
Как глубоко ни вбиты сваи,
Как ни силен в воде бетон,
Вода бессонная, живая
Не успокоится на том.
Века пройдут — не примирится, —
Ей не по нраву взаперти.
Чуть отвернись — как исхитрится
И прососет себе пути.
Под греблей, сталью проплетенной,
Прорвется — прахом все труды —
И без огня и без воды
Оставит город миллионный.
Вот почему из часа в час
Там не дозор, а пост подводный,
И стража спит поочередно,
А служба не смыкает глаз.
«Чернил давнишних блеклый цвет…»
Чернил давнишних блеклый цвет,
И разный почерк разных лет
И даже дней — то строгий, четкий,
То вроде сбивчивой походки —
Ребяческих волнений след,
Усталости иль недосуга
И просто лени и тоски.
То — вдруг — и не твоей руки
Нажимы, хвостики, крючки,
А твоего былого друга —
Поводыря начальных дней…
То мельче строчки, то крупней,
Но отступ слева все заметней
И спуск поспешный вправо, вниз,
Совсем на нет в конце страниц —
Строки не разобрать последней.
Да есть ли толк и разбирать,
Листая старую тетрадь
С тем безысходным напряженьем,
С каким мы в зеркале хотим
Сродниться как-то со своим
Непоправимым отраженьем.
«Ночью все раны больнее болят…»
Ночью все раны больнее болят, —
Так уж оно полагается, что ли,
Чтобы другим не услышать, солдат,
Как ты в ночи подвываешь от боли.
Словно за тысячи верст от тебя
Все эти спящие добрые люди
Взапуски, всяк по-другому храпя,
Гимны поют табаку и простуде, —
Тот на свистульке, а тот на трубе.
Утром забудется слово упрека:
Не виноваты они, что тебе
Было так больно и так одиноко…
«День прошел, и в неполном покое…»
День прошел, и в неполном покое
Стихнул город, вдыхая сквозь сон
Запах свежей натоптанной хвои —
Запах праздников и похорон.
Сумрак полночи мартовской серый.
Что за ним — за рассветной чертой —
Просто день или целая эра
Заступает уже на постой?
«Погубленных березок вялый лист…»
Погубленных березок вялый лист,
Еще сырой, еще живой и клейкий,
Как сено из-под дождика, душист.
И Духов день. Собрание в ячейке,
А в церкви служба. Первый гармонист
У школы восседает на скамейке,
С ним рядом я, суровый атеист
И член бюро. Но миру не раскрытый —
В душе поет под музыку секрет,
Что скоро мне семнадцать полных лет
И я, помимо прочего, поэт, —
Какой хочу, такой и знаменитый.
Просыпаюсь по-летнему
Ради доброго дня.
Только день все заметнее
Отстает от меня.
За неясными окнами,
Словно тот, да не тот,
Он над елками мокрыми
Неохотно встает.
Медлит высветить мглистую
Дымку — сам не богат.
И со мною не выстоит,
Первым канет в закат.
Приготовься заранее
До конца претерпеть
Все его отставания,
Что размечены впредь.
ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Стихи
- Две строчки - Дробится рваный цоколь монумента. - Есть имена и есть такие даты. - На дне моей жизни. - Перед войной, как будто в знак беды. - Переправа - Размолвка - Я знаю, никакой моей вины. - Я убит подо Ржевом
РАЗМОЛВКА На кругу, в старинном парке Каблуков веселый бой. И гудит, как улей жаркий, Ранний полдень над землей.
Ранний полдень, летний праздник, В синем небе - самолет. Девки, ленты подбирая, Переходят речку вброд.
Я скитаюсь сиротливо. Я один. Куда итти. Без охоты кружку пива Выпиваю по пути.
Все знакомые навстречу. Не видать тебя одной. Что ж ты думаешь такое? Что ж ты делаешь со мной.
Праздник в сборе. В самом деле, Полон парк людьми, как дом. Все дороги опустели На пятнадцать верст кругом.
В отдаленье пыль клубится, Слышен смех, пугливый крик. Детвору везет на праздник Запоздалый грузовик.
Ты не едешь, не прощаешь, Чтоб самой жалеть потом. Книжку скучную читаешь В школьном садике пустом.
Вижу я твою головку В беглых тенях от ветвей, И холстинковое платье, И загар твой до локтей.
И лежишь ты там, девчонка, С детской хмуростью в бровях. И в траве твоя гребенка,Та, что я искал впотьмах.
Не хотите, как хотите, Оставайтесь там в саду. Убегает в рожь дорога. Я по ней один пойду.
Я пойду зеленой кромкой Вдоль дороги. Рожь по грудь. Ничего. Перехвораю. Позабуду как-нибудь.
Широко в полях и пусто. Вот по ржи волна прошла. Так мне славно, так мне грустно И до слез мне жизнь мила. 1935 А.Твардовский. Стихотворения и поэмы в двух томах. Москва, 'Художественная литература', 1951.
ДВЕ СТРОЧКИ Из записной потертой книжки Две строчки о бойце-парнишке, Что был в сороковом году Убит в Финляндии на льду.
неумело По-детски маленькое тело. Шинель ко льду мороз прижал, Далеко шапка отлетела. Казалось, мальчик не лежал, А все еще бегом бежал Да лед за полу придержал.
Среди большой войны жестокой, С чего - ума не приложу, Мне жалко той судьбы далекой, Как будто мертвый, одинокий, Как будто это я лежу, Примерзший, маленький, убитый На той войне незнаменитой, Забытый, маленький, лежу. Александр Твардовский. Библиотечка избранной лирики. Москва, 'Молодая Гвардия', 1964.
* * * Дробится рваный цоколь монумента, Взвывает сталь отбойных молотков. Крутой раствор особого цемента Рассчитан был на тысячи веков.
Пришло так быстро время пересчета, И так нагляден нынешний урок: Чрезмерная о вечности забота Она, по справедливости, не впрок.
Но как сцепились намертво каменья, Разъять их силой - выдать семь потов. Чрезмерная забота о забвенье Немалых тоже требует трудов.
Все, что на свете сделано руками, Рукам под силу обратить на слом. Но дело в том, Что сам собою камень Он не бывает ни добром, ни злом. Русская Советская Поэзия. Москва, 'Художественная Литература', 1990.
* * * Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В то, что они - кто старше, кто моложе Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь,Речь не о том, но все же, все же, все же. Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва, 'Детская Литература', 1968.
Я УБИТ ПОДО РЖЕВОМ Я убит подо Ржевом, В безымянном болоте, В пятой роте, На левом, При жестоком налете.
Я не слышал разрыва И не видел той вспышки, Точно в пропасть с обрыва И ни дна, ни покрышки.
И во всем этом мире До конца его дней Ни петлички, Ни лычки С гимнастерки моей.
Я - где корни слепые Ищут корма во тьме; Я - где с облаком пыли Ходит рожь на холме.
Я - где крик петушиный На заре по росе; Я - где ваши машины Воздух рвут на шоссе.
Где - травинку к травинке Речка травы прядет, Там, куда на поминки Даже мать не придет.
Летом горького года Я убит. Для меня Ни известий, ни сводок После этого дня.
Подсчитайте, живые, Сколько сроку назад Был на фронте впервые Назван вдруг Сталинград.
Фронт горел, не стихая, Как на теле рубец. Я убит и не знаю Наш ли Ржев наконец?
Удержались ли наши Там, на Среднем Дону? Этот месяц был страшен. Было все на кону.
Неужели до осени Был за н и м уже Дон И хотя бы колесами К Волге вырвался о н?
Нет, неправда! Задачи Той не выиграл враг. Нет же, нет! А иначе, Даже мертвому, - как?
И у мертвых, безгласных, Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она Спасена.
Наши очи померкли, Пламень сердца погас. На земле на проверке Выкликают не нас.
Мы - что кочка, что камень, Даже глуше, темней. Наша вечная память Кто завидует ей?
Нашим прахом по праву Овладел чернозем. Наша вечная слава Невеселый резон.
Нам свои боевые Не носить ордена. Вам все это, живые. Нам - отрада одна,
Что недаром боролись Мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, Вы должны его знать.
Вы должны были, братья, Устоять как стена, Ибо мертвых проклятье Эта кара страшна.
Это горькое право Нам навеки дано, И за нами оно Это горькое право.
Летом, в сорок втором, Я зарыт без могилы. Всем, что было потом, Смерть меня обделила.
Всем, что, может, давно Всем привычно и ясно. Но да будет оно С нашей верой согласно.
Братья, может быть, вы И не Дон потеряли И в тылу у Москвы За нее умирали.
И в заволжской дали Спешно рыли окопы, И с боями дошли До предела Европы.
Нам достаточно знать, Что была несомненно Там последняя пядь На дороге военной,
Та последняя пядь, Что уж если оставить, То шагнувшую вспять Ногу некуда ставить.
И врага обратили Вы на запад, назад. Может быть, побратимы. И Смоленск уже взят?
И врага вы громите На ином рубеже, Может быть, вы к границе Подступили уже?
Может быть. Да исполн
ится Слово клятвы святой: Ведь Берлин, если помните, Назван был под Москвой.
Братья, ныне поправшие Крепость вражьей земли, Если б мертвые, павшие Хоть бы плакать могли!
Если б залпы победные Нас, немых и глухих, Нас, что вечности преданы, Воскрешали на миг.
О, товарищи верные, Лишь тогда б на войне Ваше счастье безмерное Вы постигли вполне!
В нем, том счастье, бесспорная Наша кровная часть, Наша, смертью оборванная, Вера, ненависть, страсть.
Наше все! Не слукавили Мы в суровой борьбе, Все отдав, не оставили Ничего при себе.
Все на вас перечислено Навсегда, не на срок. И живым не в упрек Этот голос наш мыслимый.
Ибо в этой войне Мы различья не знали: Те, что живы, что пали, Были мы наравне.
И никто перед нами Из живых не в долгу, Кто из рук наших знамя Подхватил на бегу,
Чтоб за дело святое, За советскую власть Так же, может быть, точно Шагом дальше упасть.
Я убит подо Ржевом, Тот - еще под Москвой. Где-то, воины, где вы, Кто остался живой?!
В городах миллионных, В селах, дома - в семье? В боевых гарнизонах На не нашей земле?
Ах, своя ли, чужая, Вся в цветах иль в снегу.
Я вам жить завещаю Что я больше могу?
Завещаю в той жизни Вам счастливыми быть И родимой отчизне С честью дальше служить.
Горевать - горделиво, Не клонясь головой. Ликовать - не хвастливо В час победы самой.
И беречь ее свято, Братья, - счастье свое, В память воина-брата, Что погиб за нее. 1945-1946 Александр Твардовский. Стихотворения. Серия 'Россия - Родина моя'. Москва, 'Художественная литература', 1967.
И тяжко было сердцу удрученному Средь буйной видеть зелени иной Торчащие по-зимнему, по-черному Деревья, что не ожили весной.
Под их корой, как у бревна отхлупшею, Виднелся мертвенный коричневый нагар. И повсеместно избранные, лучшие Постиг деревья гибельный удар.
Прошли года. Деревья умерщвленные С нежданной силой ожили опять, Живые ветки выдали, зеленые.
Прошла война. А ты все плачешь, мать. 1945 Александр Твардовский. Библиотечка избранной лирики. Москва, 'Молодая Гвардия', 1964.
ПЕРЕПРАВА (Отрывок из поэмы 'Василий Теркин')
Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, Снег шершавый, кромка льда.
Кому память, кому слава, Кому тёмная вода,Ни приметы, ни следа.
Ночью, первым из колонны, Обломав у края лёд, Погрузился на понтоны Первый взвод. Погрузился, оттолкнулся И пошёл. Второй за ним. Приготовился, пригнулся Третий следом за вторым.
Как плоты, пошли понтоны, Громыхнул один, другой Басовым, железным тоном, Точно крыша под ногой.
И плывут бойцы куда-то, Притаив штыки в тени. И совсем свой ребята Сразу - будто не они, Сразу будто не похожи На своих, на тех ребят: Как-то все дружней и строже, Как-то все тебе дороже И родней, чем час назад.
Поглядеть и впрямь - ребята! Как, по правде, желторот, Холостой ли он, женатый, Этот стриженый народ.
Но уже идут ребята, На войне живут бойцы, Как когда-нибудь в двадцатом Их товарищи - отцы.
Тем путём идут суровым, Что и двести лет назад Проходил с ружьём кремнёвым Русский труженик-солдат.
Мимо их висков вихрастых, Возле их мальчишьих глаз Смерть в бою свистела часто И минет ли в этот раз? (. ) 1941-1945 Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва: 'Русский язык', 1981.
* * * Есть имена и есть такие даты,Они нетленной сущности полны. Мы в буднях перед ними виноваты,Не замолить по праздникам вины. И славословья музыкою громкой Не заглушить их памяти святой. И в наших будут жить они потомках, Что, может, нас оставят за чертой. 1966 Русская советская поэзия. Под ред. Л.П.Кременцова.
Читайте также: