Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Обновлено: 19.05.2024

Марина Ивановна Цветаева

Что я могла знать о подобной беззащитности? Когда не задумываясь преподносишь другому человеку свою душу в дар. Такой любви я не понимала до самого рождения Лили. И только восхищенно разглядывая миниатюрные пальчики, вдыхая ангельский аромат детской кожицы, я поняла: любить ее — мое предназначение.

А ВСЁ никогда детям нельзя отдавать. Они этого не ценят. Они даже это не уважают в родителях. Они даже любят, чтобы родители оставляли себе кое-что. Правда, не понимаю я этой родительской истерии: отдать! отдать! Чтобы потом упрекать — я тебе все отдал, а ты сякой-этакий.

Мы сражаемся за своих детей, стараемся укрыть их от невзгод, работаем не покладая рук и все время повторяем себе, что однажды наступит пора, когда мы будем жить вместе с ними, радуясь их присутствию, и что у нас появится наконец время их узнать. Но когда этот день наступает. дети уже выросли! И собираются нас покинуть.

Проще всего игнорировать своих детей, гораздо труднее построить с ними отношения.

Дети чувствуют, кто их любит.

Стерпим любые смешки.

И станем больше

И будут дети лепить снежки

Мама, в этом доме я не имею права ни на какую часть, но я часть тебя, и ее никто не сможет у меня отнять, даже ты!

Вам кажется, что у ребёнка «противный возраст»?

Это что-то не так у вас. Это где-то что-то пошло не так. Это однажды вы разрешили себе где-то смалодушничать, а теперь оправдываете себя «противным возрастом».

Все мы имеем право на ошибки вне зависимости от того, родители мы или нет. Но ошибки родителей неизбежно отражаются в детях. Готовы к работе над ошибками? Вперёд! Начинайте с себя. Прямо сейчас!

Дети ни на миг не сомневаются, что старые мощные деревья, в тени которых они привыкли играть, будут стоять вечно;что придет время и повзрослев, мальчики станут такими же сильными, как их отцы, а девочки-такими же чадолюбивыми как их матери;что все они будут жить и процветать, вырастят новое поколение детей и состаряться, там же где родились. Почему мы утратили способность жить во времени, как рыбы живут в воде, а птицы-в воздухе;почему мы разучились жить как дети?

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Поэзия: стихи вчера, сегодня, завтра вернуться к странице

Поэзия: стихи вчера, сегодня, завтра запись закреплена

Дети — это взгляды глазок боязливых,
Ножек шаловливых по паркету стук,
Дети — это солнце в пасмурных мотивах,
Целый мир гипотез радостных наук.

Вечный беспорядок в золоте колечек,
Ласковых словечек шепот в полусне,
Мирные картинки птичек и овечек,
Что в уютной детской дремлют на стене.

Дети — это вечер, вечер на диване,
Сквозь окно, в тумане, блестки фонарей,
Мерный голос сказки о царе Салтане,
О русалках-сестрах сказочных морей.

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Источник Мысли | афоризмы стихи цитаты вернуться к странице

Источник Мысли | афоризмы стихи цитаты запись закреплена

Марина Цветаева Мирок

Нравится Показать список оценивших

Александра Кедрик

Марина Цветаева - Избранные стихи с иллюстрациями

Описание и краткое содержание "Избранные стихи с иллюстрациями" читать бесплатно онлайн.

Марина Цветаева однажды сравнила себя с деревом, в которое попадают все молнии. Многолетняя разлука с Россией, бедность и тяжкий «стопудовый быт». Одиночество – что в эмиграции, что «дома», куда по трагическому стечению обстоятельств ей выпало вернуться в эпоху «большого террора» и пережить арест мужа и дочери, которых она больше никогда не увидела. Но несмотря на все пережитое, стихи Цветаевой, по словам одного критика, «излучают любовь и любовью пронизаны… рвутся к миру и как бы пытаются заключить весь мир в объятья».

Марина Ивановна Цветаева

«Не смейтесь вы над юным поколеньем…»

Не смейтесь вы над юным поколеньем!
Вы не поймете никогда,
Как можно жить одним стремленьем,
Лишь жаждой воли и добра…

Вы не поймете, как пылает
Отвагой бранной грудь бойца,
Как свято отрок умирает,
Девизу верный до конца!
. . .

Так не зовите их домой
И не мешайте их стремленьям, —
Ведь каждый из бойцов – герой!
Гордитесь юным поколеньем!

Маме («В старом вальсе штраусовском впервые…»)

В старом вальсе штраусовском впервые
Мы услышали твой тихий зов,
С той поры нам чужды все живые
И отраден беглый бой часов.

Мы, как ты, приветствуем закаты,
Упиваясь близостью конца.
Все, чем в лучший вечер мы богаты,
Нам тобою вложено в сердца.

К детским снам клонясь неутомимо,
(Без тебя лишь месяц в них глядел!)
Ты вела своих малюток мимо
Горькой жизни помыслов и дел.

С ранних лет нам близок, кто печален,
Скучен смех и чужд домашний кров…
Наш корабль не в добрый миг отчален
И плывет по воле всех ветров!

Все бледней лазурный остров – детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно грусть оставила в наследство
Ты, о, мама, девочкам своим!

«Где-то маятник качался…»

Где-то маятник качался, голоса звучали пьяно.
Преимущество мадеры я доказывал с трудом.
Вдруг заметил я, как в пляске закружилися стаканы,
Вызывающе сверкая ослепительным стеклом.

Что вы, дерзкие, кружитесь, ведь настроен я не кротко.
Я поклонник бога Вакха, я отныне сам не свой.
А в соседней зале пели, и покачивалась лодка,
И смыкались с плеском волны над уставшей головой

«Проснулась улица. Глядит, усталая…»

Проснулась улица. Глядит, усталая
Глазами хмурыми немых окон
На лица сонные, от стужи алые,
Что гонят думами упорный сон.
Покрыты инеем деревья черные, —
Следом таинственным забав ночных,
В парче сияющей стоят минорные,
Как будто мертвые среди живых.
Мелькает серое пальто измятое,
Фуражка с венчиком, унылый лик
И руки красные, к ушам прижатые,
И черный фартучек со связкой книг.
Проснулась улица. Глядит, угрюмая
Глазами хмурыми немых окон.
Уснуть, забыться бы с отрадной думою,
Что жизнь нам грезится, а это – сон!

Ты – принцесса из царства не светского,
Он – твой рыцарь, готовый на все…
О, как много в вас милого, детского,
Как понятно мне счастье твое!

В светлой чаше берез, где просветами
Голубеет сквозь листья вода,
Хорошо обменяться ответами,
Хорошо быть принцессой. О, да!

Тихим вечером, медленно тающим,
Там, где сосны, болото и мхи,
Хорошо над костром догорающим
Говорить о закате стихи;

Возвращаться опасной дорогою
С соучастницей вечной – луной,
Быть принцессой лукавой и строгою
Лунной ночью, дорогой лесной.

Наслаждайтесь весенними звонами,
Милый рыцарь, влюбленный, как паж,
И принцесса с глазами зелеными, —
Этот миг, он короткий, но ваш!

Не смущайтесь словами нетвердыми!
Знайте: молодость, ветер – одно!
Вы сошлись и расстанетесь гордыми,
Если чаши завидится дно.

Хорошо быть красивыми, быстрыми
И, кострами дразня темноту,
Любоваться безумными искрами,
И как искры сгореть – на лету!

Таруса, лето 1908

Над миром вечерних видений
Мы, дети, сегодня цари.
Спускаются длинные тени,
Горят за окном фонари,
Темнеет высокая зала,
Уходят в себя зеркала…
Не медлим! Минута настала!
Уж кто-то идет из угла.
Нас двое над темной роялью
Склонилось, и крадется жуть.
Укутаны маминой шалью,
Бледнеем, не смеем вздохнуть.
Посмотрим, что ныне творится
Под пологом вражеской тьмы?
Темнее, чем прежде, их лица, —
Опять победители мы!
Мы цепи таинственной звенья,
Нам духом в борьбе не упасть,
Последнее близко сраженье,
И темных окончится власть.
Мы старших за то презираем,
Что скучны и просты их дни…
Мы знаем, мы многое знаем
Того, что не знают они!

Дети – это взгляды глазок боязливых,
Ножек шаловливых по паркету стук,
Дети – это солнце в пасмурных мотивах,
Целый мир гипотез радостных наук.

Дети – это вечер, вечер на диване,
Сквозь окно, в тумане, блестки фонарей,
Мерный голос сказки о царе Салтане,
О русалках-сестрах сказочных морей.

Дети – это отдых, миг покоя краткий,
Богу у кроватки трепетный обет,
Дети – это мира нежные загадки,
И в самих загадках кроется ответ!

«Месяц высокий над городом лег…»

Месяц высокий над городом лег,
Грезили старые зданья…
Голос ваш был безучастно-далек:
– «Хочется спать. До свиданья».
Были друзья мы иль были враги?
Рук было кратко пожатье,
Сухо звучали по камню шаги
В шорохе длинного платья.
Что-то мелькнуло, – знакомая грусть,
– Старой тоски переливы…
Хочется спать Вам? И спите, и пусть
Сны Ваши будут красивы;
Пусть не мешает анализ больной
Вашей уютной дремоте.
Может быть в жизни Вы тоже покой
Муке пути предпочтете.
Может быть Вас не захватит волна,
Сгубят земные соблазны, —
В этом тумане так смутно видна
Цель, а дороги так разны!
Снами отрадно страдания гнать,
Спящим не ведать стремленья,
Только и светлых надежд им не знать,
Им не видать возрожденья,
Им не сложить за мечту головы, —
Бури – герои достойны!
Буду бороться и плакать, а Вы
Спите спокойно!

Там, где мильоны звезд-лампадок
Горят пред ликом старины,
Где звон вечерний сердцу сладок,
Где башни в небо влюблены;
Там, где в тени воздушных складок
Прозрачно-белы бродят сны —
Я понял смысл былых загадок,
Я стал поверенным луны.

В бреду, с прерывистым дыханьем,
Я все хотел узнать, до дна:
Каким таинственным страданьям
Царица в небе предана
И почему к столетним зданьям
Так нежно льнет, всегда одна…
Что на земле зовут преданьем, —
Мне все поведала луна.

В расшитых шелком покрывалах,
У окон сумрачных дворцов,
Я увидал цариц усталых,
В глазах чьих замер тихий зов.
Я увидал, как в старых сказках,
Мечи, венец и древний герб,
И в чьих-то детских, детских глазках
Тот свет, что льет волшебный серп.

О, сколько глаз из этих окон
Глядели вслед ему с тоской,
И скольких за собой увлек он
Туда, где радость и покой!
Я увидал монахинь бледных,
Земли отверженных детей,
И в их молитвах заповедных
Я уловил пожар страстей.
Я угадал в блужданьи взглядов:
– «Я жить хочу! На что мне Бог?»
И в складках траурных нарядов
К луне идущий, долгий вздох.

Скажи, луна, за что страдали
Они в плену своих светлиц?
Чему в угоду погибали
Рабыни с душами цариц,
Что из глухих опочивален
Рвались в зеленые поля?
– И был луны ответ печален
В стенах угрюмого Кремля.

Москва, осень 1908

Екатерине Павловне Пешковой

Мама светло разукрасила гробик.
Дремлет малютка в воскресном наряде.
Больше не рвутся на лобик
Русые пряди;

Детской головки, видавшей так мало,
Круглая больше не давит гребенка…
Только о радостном знало
Сердце ребенка.

Век пятилетний так весело прожит:
Много проворные ручки шалили!
Грези, никто не тревожит,
Грези меж лилий…

Ищут цветы к ней поближе местечко,
(Тесно ей кажется в новой кровати).
Знают цветы: золотое сердечко
Было у Кати!

О, будь печальна, будь прекрасна,
Храни в душе осенний сад!
Пусть будет светел твой закат,
Ты над зарей была не властна.

Такой как ты нельзя обидеть:
Суровый звук – порвется нить!
Не нам судить, не нам винить…
Нельзя за тайну ненавидеть.

В стране несбывшихся гаданий
Живешь одна, от всех вдали.
За счастье жалкое земли
Ты не отдашь своих страданий.

Ведь нашей жизни вся отрада
К бокалу прошлого прильнуть.
Не знаем мы, где верный путь,
И не судить, а плакать надо.

Эпитафия («Забилась в угол, глядишь упрямо…»)

На земле

– «Забилась в угол, глядишь упрямо…
Скажи, согласна? Мы ждем давно».
– «Ах, я не знаю. Оставьте, мама!
Оставьте, мама. Мне все равно!»

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Стихотворения
Марина Ивановна Цветаева

Шедевры мировой литературы (Мир книги, Литература)
Марина Ивановна Цветаева (1892–1941) – поэтесса трагического склада, трагической судьбы. Романтик по строю души, она не принимала «организованного насилия» поэтических школ. Отвергая любую структуру, она признавала любую стихию: природу, язык… Темперамент, бунтарский дух, принципиальная независимость, откровенная страсть, стилистическое своеобразие делают поэзию Цветаевой масштабным явлением в истории русской литературы. В этом сборнике представлены лучшие стихотворения поэтессы, написанные в разные годы.

Марина Ивановна Цветаева

К детским снам клонясь неутомимо
(Без тебя лишь месяц в них глядел!),
Ты вела своих малюток мимо
Горькой жизни помыслов и дел.

Все бледней лазурный остров – детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно, грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!

«Проснулась улица. Глядит, усталая…»

Проснулась улица. Глядит, усталая,
Глазами хмурыми немых окон
На лица сонные, от стужи алые,
Что гонят думами упорный сон.
Покрыты инеем деревья черные,—
Следом таинственным забав ночных,
В парче сияющей стоят минорные,
Как будто мертвые среди живых.
Мелькает серое пальто измятое,
Фуражка с венчиком, унылый лик
И руки красные, к ушам прижатые,
И черный фартучек со связкой книг.
Проснулась улица. Глядит, угрюмая,
Глазами хмурыми немых окон.
Уснуть, забыться бы с отрадной думою,
Что жизнь нам грезится, а это – сон!

Екатерине Павловне Пешковой

Мама светло разукрасила гробик.
Дремлет малютка в воскресном наряде.
Больше не рвутся на лобик
Русые пряди;

Дети — это взгляды глазок боязливых,
Ножек шаловливых по паркету стук,
Дети — это солнце в пасмурных мотивах,
Целый мир гипотез радостных наук.

Дети — это отдых, миг покоя краткий,
Богу у кроватки трепетный обет,
Дети — это мира нежные загадки,
И в самих загадках кроется ответ!

— Марина Цветаева, 455 цитат

Пред. Предыдущая
След. Следующая

Цветаева

Марина Ивановна Цветаева родилась в сентябре 1892 г. в Москве. Её отец, Иван Владимирович Цветаев, — профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед; стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств (ныне музей им. Пушкина).

Начиная с 1902 г., когда у Марии Александровны обнаружили чахотку, семья много времени проводила заграницей. Сначала Цветаевы жили в Нерви под Генуей. Потом Марину и ее сестру Анастасию поместили в один из пансионов Лозанны. 1904 г. они вместе с семьей провели в «сказочных» горах Шварцвальда в окрестностях Фрейбурга. Это время осталось одним из самых ярких впечатлений детства. (Позже Цветаева признавалась: «Во мне много душ. Но главная моя душа – германская»). В 1905 г. Цветаевы возвратились в Россию и поселились в Ялте. В июле 1906 г. Мария Александровна умерла. Прекрасное, сказочное детство кончилось.

В 1907-1910 гг. Цветаева сменила три гимназии и совсем оставила учебу после 7-го класса. Но это был чисто внешний фон ее образования. Внутреннее развитие происходило не под влиянием учителей, а скорее вопреки ему. Она много и жадно читала. (Позже в одном из писем к Волошину Цаетаева признавалась: «Книги мне дали больше, чем люди. Воспоминание о человеке всегда бледнеет перед воспоминанием о книге…») С 16 до 18 лет юная поэтесса переживала страстное увлечение личностью Наполеона, постоянно читала и размышляла о нем (в киот, висевший в ее комнате, вместо иконы был вставлен портрет Наполеона). В 1909 г. она совершила паломничество в Париж и прослушала в Сорбонне краткий курс лекций о старофранцузской литературе. В том же году известный поэт, критик и переводчик Эллис (первый, кто открыл поэтический талант Цветаевой) ввел ее в круг московских символистов. С его помощью втайне от отца Марина выпустила в 1910 г. первый сборник «Вечерний альбом», в котором как бы запечатлено знакомство отроческой души с миром. Книга имела большой успех. Положительные отзывы на нее написали Волошин, Брюсов и Гумилев. Из этих троих Волошин вскоре вступил в переписку с Цветаевой. Летом 1911 г. Марина гостила в его доме в Коктебеле и именно тогда познакомилась с Сергеем Эфроном. В январе 1912 г. они поженились и поселились в собственном доме в Екатерининском переулке. В том же году у юных супругов родилась дочь Ариадна. Три года после замужества вообще оказались самыми безоблачными и счастливыми в жизни поэтессы. Это было время любви, материального благополучия, материнского счастья и литературного признания. В одном из писем Розанову весной 1914 г. Цветаева признавалась: «Сейчас во всем моем существе какое-то ликование, я сделалась доброй, всем говорю приятное, хочется не ходить, не бегать, а летать…» Стихи ее заметно повзрослели. Изменился сам тон их, строже и сдержаннее стал словарь. Они перестали быть стихами гимназистки, ушла сентиментальность.

Опасность подстерегала молодую семью с самой неожиданной стороны. Осенью 1914 г. Марина познакомилась с поэтессой и переводчицей Софией Парнок. Страсть между ними вспыхнула буквально с первого взгляда. «Сердце сразу сказало: "Милая!" - писала Цветаева. – Все тебе – наугад – простила я, ничего не знав, - даже имени! – О, люби меня, о, люби меня!» Их отношения продолжались до февраля 1916 г. Цветаева посвятила Парнок цикл из семнадцати стихов «Подруга», по сути, первый эротический цикл в ее творчестве. («Как голову мою сжимали Вы, лаская каждый завиток, как Вашей брошечки эмалевой мне губы холодил цветок…»). Воспоминания о пережитой страсти не оставляли поэтессу и позже. В 1921 году она писала: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!» Обратно к мужу Цветаева вернулась в 1916 г., пережив еще до этого четырехмесячный роман с Мандельштамом, уже дважды прошедшая через боль разрыва и муки ревности. (В эпоху увлечения жены Софией Парнок Эфрон повел себя точно так же, как поступал и позже при каждом новом ее романе – тихо отступил в сторону, не мучил сценами, дал ей «перегореть»; он знал, что уйти от него навсегда она не сможет, что она обречена каждый раз к нему возвращаться).

Именно Парнок (а не Эфрон) разбудила в Цветаевой чувственность. Эти отношения открыли новую Цветаеву: поэтессу бродяжничества, «разгула и разлуки». Теперь ей казалось дозволенным все, любой «грех». Отныне и до самой смерти ее снедает дух беспокойства, тревоги и вечных поисков. Зримым доказательством свершившегося обращения стал сборник «Версты» I, составленный из стихотворений 1916 г. и разительно непохожий на все, что прежде писала Цветаева. Темнота, растекающаяся по страницам этой книги, мотивы сумерек, ночи, грозового неба, внутреннее ощущение неправедности, отступничества, греховности оказались очень созвучны смятенной атмосфере предреволюционной России.

В апреле 1917 г. Цветаева родила дочь Ирину (которая умерла потом от голода в приюте в возрасте 3-х лет). Откликом поэтессы на революцию стал цикл стихов о Степане Разине. Это было первое ее произведение, созданное на фольклорной основе. Оно донесло до нас как бы отстраненный взгляд на события. Но вскоре революция коснулась ее непосредственно. Во время октябрьских боев в Москве Эфрон сражался на стороне белогвардейцев. После победы большевиков он уехал на Дон в формирующуюся Добровольческую армию. Цветаева с дочерьми осталась в Москве. Как и все ее жители, она бедствовала, голодала, мерзла, страдала. Но в то же время годы Гражданской войны стали для нее эпохой напряженной духовной жизни. Она много писала (большое количество стихов, вошедших в сборник «Лебединый Стан», целый цикл романтических драм для Студии Евгения Вахтангова, беглые заметки московского революционного быта, составившие потом книгу «Земные приметы») и пережила несколько романов: бурный с актером Юрием Завадским (ему посвящен цикл ее любовных стихотворений «Комедьянт»), нежный и трогательный с актрисой Софьей Голлидэй (к ней обращалась Цветаева в цикле «Стихи к Сонечке», а много лет спустя описала их дружбу в «Повести о Сонечке»), безудержный с художником Вышеславцевым, интеллектуальный с князем Сергеем Волконским, мимолетный с красноармейцем Бесарабовым (к нему обращено стихотворение «Большевик») и еще немало других, входивших на какое-то время в ее жизнь, но так и не избавивших ее от мучительного одиночества.

В июле 1921 г. пришла радостная весть – Сергей Эфрон жив и находится в Стамбуле. В мае 1922 г., преодолев множество трудностей, Цветаева с дочерью уехала заграницу. Супруги встретились в Берлине (еще до приезда Сергея Эфрона Цветаева успела пережить короткий, но бурный роман с владельцем издательства «Геликон» Абрамом Вишняком). В августе они уже жили в пражском предместье Мокропсах (Эфрон учился в Пражском университете и получал стипендию; Цветаева так же стала получать пособие – 1000 крон – надолго ставшее основой ее бюджета). Почти год продолжалось тихое семейное счастье. В 1923 г. разразился новый бурный роман («Безумная любовь, самая сильная за всю жизнь», - признавалась Цветаева спустя десять лет) с Константином Родзевичем. (Как и все романы Цветаевой, он сопровождался лавиной стихов-посланий; но в данном случае, этим не ограничилось, - любовь к Родзевичу вдохновила поэтессу на создание двух неистовых поэм - «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца»).

В феврале 1925 г. у Цветаевой родился сын Георгий (Мур), которого она страстно желала долгие годы и которого потом всегда боготворила до самозабвения. (Крестил его специально приглашенный отец Сергей Булгаков). Сразу после этого Цветаева решила, что подошло время в очередной раз «сменить кожу» - она задумалась о переезде во Францию. (Последним крупным произведением, созданным в Чехословакии, стала лирическая сатира «Крысолов»; собирательный образ крыс преломляется здесь в грозящую миру «красную» опасность). Тяжелые бытовые условия (все эти годы они жили на съемных квартирах в пражских пригородах, часто в простых крестьянских избах) тяготили Цветаеву. Только оказавшись в ноябре в Париже, она оценила прелесть Праги и все последующие 13 лет скучала по Чехии.

«Русский Париж» встретил Цветаеву достаточно сурово. Тамошние поэты, и прежде других «законодатель вкуса» Георгий Адамович, решительно не приняли ее стихов, отзываясь о поэтессе с неизменным пренебрежением. В результате ей удалось выпустить здесь только один свой сборник «После России» (1928). Между тем, переехав во Францию, супруги лишились выплачиваемого чешским правительством пособия. Вскоре им пришлось столкнуться с настоящей нищетой, перед которой меркла пражская бедность. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём, - писала Цветаева. - Мой единственный доход — от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живем на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода». Цветаева сама стирала, готовила, штопала, перешивала одежду. Тяжесть положения усугублял внутренний разлад в семье. Сергей Эфрон с головой ушел в политику и был ей плохим помощником. Постепенно между супругами возникает отчуждение. В середине 30-х от Цветаевой отдаляется ее дочь, принявшая сторону отца. Одиночество принимает катастрофические размеры. Внутреннюю опору Цветаева пыталась найти в прошлом. В ее творчество властно входит история.

В начале 30-х гг. Сергей Эфрон с дочерью приняли твердое решение о возвращении в Россию. Цветаева не имела сил переломить их упорство. Чтобы добиться прощения, Эфрон вступил в тайные контакты с агентами НКВД и вскоре (в 1931 г.) был завербован советской разведкой. 15 марта 1937 г. выехала в Москву Ариадна, первой из семьи получив возможность вернуться на родину. 10 октября того же года из Франции бежал Эфрон, оказавшийся замешанным в заказном политическом убийстве чекиста-невозвращенца Игнатия Рейса. После этого у Цветаевой фактически не было выбора. Остаться одной в Париже, с сыном на руках, когда от нее отшатнулись многие старые знакомые и закрыли двери эмигрантские издания, она не могла. Ей оставался только один путь – ехать в Советский Союз. Дочь писала ей из Москвы радужные письма. Сотрудники советского полпредства проявили о ней неожиданную заботу (даже назначили небольшое пособие, поскольку она не могла ничего напечатать).

Оказавшись без денег и без жилья, Цветаева с трудом находила средства к существованию. Некоторую поддержку оказал ей Борис Пастернак (с которым поэтесса находилась в напряженной переписке все 20-е гг.). С его помощью Цветаева получила работу – заказ на переводы стихов национальных поэтов. Он же нашел ей жилье – комнату в дачном поселке Голицыно. Денег было в обрез. Жили они бедно и часто голодали. Летом 1940 г. Цветаева с сыном переехала в Москву. Пастернак помог ей снять комнату на Покровском бульваре.

Война застала Цветаеву за переводами Федерико Гарсиа Лорки. Работа была прервана. 8 августа Цветаева с сыном уехала на пароходе в эвакуацию; 18 прибыла вместе с несколькими писателями в городок Елабугу на Каме. Здесь 31 августа 1941 года она покончила жизнь самоубийством (повесилась), оставив записку сыну: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

МАЛЬЧИК С РОЗОЙ

Хорошо невзрослой быть и сладко
О невзрослом грезить вечерами!
Вот в тени уютная кроватка
И портрет над нею в темной раме.

На портрете белокурый мальчик
Уронил увянувшую розу,
И к губам его прижатый пальчик
Затаил упрямую угрозу.

Этот мальчик был любимец графа,
С колыбели грезивший о шпаге,
Но открыл он, бедный, дверцу шкафа,
Где лежали тайные бумаги.

Был он спрошен и солгал в ответе,
Затаив упрямую угрозу.
Только розу он любил на свете
И погиб изменником за розу.

Меж бровей его застыла складка,
Он печален в потемневшей раме.
Хорошо невзрослой быть и сладко
О невзрослом плакать вечерами!

Дома до звезд, а небо ниже,
Земля в чаду ему близка.
В большом и радостном Париже
Все та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары,
Последний луч зари угас,
Везде, везде всe пары, пары,
Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана
Прильнуть так сладко голове!
И в сердце плачет стих Ростана
Как там, в покинутой Москве.

Париж в ночи мне чужд и жалок,
Дороже сердцу прежний бред!
Иду домой, там грусть фиалок
И чей-то ласковый портрет.

Там чей-то взор печально-братский.
Там нежный профиль на стене.
Rostand и мученик Рейхштадтский
И Сара — все придут во сне!

В большом и радостном Париже
Мне снятся травы, облака,
И дальше смех, и тени ближе,
И боль как прежде глубока.

Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!

Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет, —
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.

Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!

И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!

Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, —
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.

Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.

Мы с тобою лишь два отголоска:
Ты затихнул, и я замолчу.
Мы когда-то с покорностью воска
Отдались роковому лучу.

Это чувство сладчайшим недугом
Наши души терзало и жгло.
Оттого тебя чувствовать другом
Мне порою до слез тяжело.

Станет горечь улыбкою скоро,
И усталостью станет печаль.
Жаль не слова, поверь, и не взора, —
Только тайны утраченной жаль!

От тебя, утомленный анатом,
Я познала сладчайшее зло.
Оттого тебя чувствовать братом
Мне порою до слез тяжело.

Мы выходим из столовой
Тем же шагом, как вчера:
В зале облачно-лиловой
Безутешны вечера!

Здесь на всем оттенок давний,
Горе всюду прилегло,
Но пока открыты ставни,
Будет облачно-светло.

Всюду ласка легкой пыли.
(Что послушней? Что нежней?)
Те, ушедшие, любили
Рисовать ручонкой в ней.

Этих маленьких ручонок
Ждут рояль и зеркала.
Был рояль когда-то звонок!
Зала радостна была!

Люстра, клавиш — всe звенело,
Увлекаясь их игрой.
Хлопнул ставень — потемнело,
Закрывается второй.

В зеркалах при лунном свете
Снова жив огонь зрачков,
И недвижен на паркете
След остывших башмачков.

По тебе тоскует наша зала,
— Ты в тени ее видал едва —
По тебе тоскуют те слова,
Что в тени тебе я не сказала.

Каждый вечер я скитаюсь в ней,
Повторяя в мыслях жесты, взоры.
На обоях прежние узоры,
Сумрак льется из окна синей;

Те же люстры, полукруг дивана,
(Только жаль, что люстры не горят!)
Филодендронов унылый ряд,
По углам расставленных без плана.

Спичек нет, — уж кто-то их унес!
Серый кот крадется из передней.
Это час моих любимых бредней,
Лучших дум и самых горьких слез.

Кто за делом, кто стремится в гости..
По роялю бродит сонный луч.
Поиграть? Давно потерян ключ!
О часы, свой бой унылый бросьте!

По тебе тоскуют те слова,
Что в тени услышит только зала.
Я тебе так мало рассказала, —
Ты в тени меня видал едва!

Другие — с очами и с личиком светлым,
А я-то ночами беседую с ветром.
Не с тем — италийским
Зефиром младым, —
С хорошим, с широким,
Российским, сквозным!

Другие всей плотью по плоти плутают,
Из уст пересохших — дыханье глотают…
А я — руки настежь! — застыла — столбняк!
Чтоб выдул мне душу — российский сквозняк!

Другие — о, нежные, цепкие путы!
Нет, с нами Эол обращается круто.
— Небось, не растаешь! Одна, мол, семья! —
Как будто и вправду — не женщина я!

Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров.
Ведь я островитянка
С далеких островов.

Взглянул — так и знакомый,
Взошел — так и живи.
Просты наши законы:
Написаны в крови.

Луну заманим с неба
В ладонь — коли мила!
Ну а ушел — как не был,
И я — как не была.

Гляжу на след ножовый:
Успеет ли зажить
До первого чужого,
Который скажет: «Пить».

ОТ ЧЕТЫРЕХ ДО СЕМИ

В сердце, как в зеркале, тень,
Скучно одной — и с людьми.
Медленно тянется день
От четырех до семи!

К людям не надо — солгут,
В сумерках каждый жесток.
Хочется плакать мне. В жгут
Пальцы скрутили платок.

Если обидишь — прощу,
Только меня не томи!
— Я бесконечно грущу
От четырех до семи.

Вы бродили с мамой на лугу
И тебе она шепнула: «Милый!
Кончен день, и жить во мне нет силы.
Мальчик, знай, что даже из могилы
Я тебя, как прежде, берегу!»

Ты тихонько опустил глаза,
Колокольчики в руке сжимая.
Все цвело и пело в вечер мая.
Ты не поднял глазок, понимая,
Что смутит ее твоя слеза.

Чуть вдали завиделись балкон,
Старый сад и окна белой дачи,
Зашептала мама в горьком плаче:
«Мой дружок! Ведь мне нельзя иначе,
До конца лишь сердце нам закон!»

Не грусти! Ей смерть была легка:
Смерть для женщин лучшая находка!
Здесь дремать мешала ей решетка,
А теперь она уснула кротко
Там, в саду, где Бог и облака.

Читайте также:

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Марина Ивановна Цветаева

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Поэзия: стихи вчера, сегодня, завтра запись закреплена

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Источник Мысли | афоризмы стихи цитаты запись закреплена

Марина Цветаева - Избранные стихи с иллюстрациями

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Дети — это взгляды глазок боязливых,
Ножек шаловливых по паркету стук,
Дети — это солнце в пасмурных мотивах,
Целый мир гипотез радостных наук.

— Марина Цветаева, 455 цитат

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

Цветаева

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Марина Ивановна Цветаева

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Поэзия: стихи вчера, сегодня, завтра запись закреплена

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Источник Мысли | афоризмы стихи цитаты запись закреплена

Марина Цветаева - Избранные стихи с иллюстрациями

Дети это взгляды глазок боязливых ножек шаловливых по паркету стук

Дети — это взгляды глазок боязливых, Ножек шаловливых по паркету стук, Дети — это солнце в пасмурных мотивах, Целый мир гипотез радостных наук.

— Марина Цветаева, 455 цитат

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

Цветаева

Дети — это взгляды глазок боязливых,
Ножек шаловливых по паркету стук,
Дети — это солнце в пасмурных мотивах,
Целый мир гипотез радостных наук.